Православная церковь на протяжении многих веков фактически играла роль одного из государственных учреждений, инструментов государственного воздействия на сознание большей части населения страны. Этому способствовало множество факторов, начиная с централизованной структуры самой церкви и заканчивая православной системой ценностей, отношением к власти, утвердившимся в богословской традиции. После революции роль и место церкви в жизни общества и государства радикально изменились. Церковь в одночасье стала оппонентом власти, предназначившей ей роль маргинального элемента духовной жизни. С самого начала власти оказывали активное и порой крайне агрессивное давление на церковь, предпринимали все для полного искоренения религиозного элемента в сознании масс. Источники позволяют судить о формах и последствиях подобного натиска, реакции на него различных социальных групп.

Крестьянство

Наиболее многочисленная социальная группа тюменского края на тот период традиционно отличалась архаичностью, инертностью мировоззрения. Поэтому на всем протяжении 1920-х гг. в сознании большинства крестьян религиозный элемент по- прежнему играл значительную роль. Попытка властей вытеснить его посредством утверждения новой идеологии, традиций и праздников приводила к тому, что новые элементы включались в уже сложившуюся мировоззренческую систему, без серьезного изменения последней.

Так, в сводке ОГПУ по Тобольскому округу от 7 мая 1924 г. отмечалось, что «праздники Пасху и Первое Мая в деревне нельзя разграничить на разные половины, так как крестьянство в большинстве случаев верующее и для них Пасха и Первое Мая было одно целое». В результате селяне «праздновали неделю, самогон лился рекой». Примечательно высказывание крестьян, зафиксированное в августе 1924 г.: «Коммунисты все хорошо делают, но вот почему-то бога ненавидят, какое им дело до бога».

Вообще, обрядовая сторона религии сохранялась наиболее прочно. К примеру, в августе 1924 г. множество крестьян съехалось в Тобольск на традиционную церемонию проводов Абалакской иконы Божьей Матери в одноименный монастырь. При этом на вопросы обывателей о потерянном в страду времени следовал ответ: «Мы для себя хлеба и травы закосили, а "товарищи” пусть сами посеют и пожнут. Мы сегодня намолимся владычице и она нам пошлет, а налоги у нас хватит заплатить. Нас этим "товарищи” не доймут, а мы молились и будем молиться».

Порой новые традиции и символы вызывали явное отторжение у наиболее активной части крестьянства. К примеру, в д. Зырянка в 1924 г. после антирелигиозного диспута выступил Андрей Аржиловский, председатель местной кооперации. Он подверг резкой критике аргументы докладчиков, обвинявших священников в корыстном использовании святых мощей, и заявил в ответ: «Если вы не признаете мощей, то зачем вы открываете такие же мощи Ленина, пусть он пропал, то нужно его зарыть куда-нибудь, а ничуть не ставить на показ. Тогда если вы это делаете, то не вмешивайтесь в нашу религию». По сообщению доносчика, «речь Аржиловского со стороны присутствующих была покрыта аплодисментами». С этого момента за ним было установлено негласное наблюдение. Со временем этот бесстрашный сельский интеллигент, один из сотрудников этнографа П.А. Городцова, поплатился за свою откровенность: он и его брат псаломщик Михаил были расстреляны в 1937 году.

Православная церковь в сознании большей части крестьянства продолжала оставаться высшей, абсолютной ценностью. Соответственно коммунистический режим, притеснявший церковь, автоматически получал отрицательную оценку. Это находило выражение, в частности, в трактовке селянами тех или иных событий. Так, резкое похолодание в июле 1924 г. было воспринято крестьянами Тобольского округа как наказание за грехи. По данным ОГПУ, ожидались крупные крестные ходы по этому поводу. Жители д. Дружининой Шатровского района в ноябре 1925 г. так оценивали последние политические события: «вот умер Ленин и Фунзе — дело сейчас не пойдет — придется от всего отступиться — умирают потому, что не признают бога». Примечательно недоумение крестьянства: «какая же власть без бога?».

Традиция неразрывности связи церкви и государства выливалась в сознании селян в надежду на реконструкцию монархии, следствием чего станет и возрождение церкви. В д. Заваруевой Юргинского района в сентябре 1925 г. распространились эсхатологические ожидания, привнесенные группой из двенадцати монахов («апостолов»). Крестьяне не работали по субботам в ожидании «конца света» и заявляли: «Не признаем мы эту власть. Вот "царь” будет, тогда — другое дело».

В январе 1926 г. на скамье подсудимых оказался крестьянин Ушаков из Юргинского района, а также трое его односельчан, отказавшихся от уплаты сельхозналога по религиозным соображениям. Характеризуемый журналистом как «тип деревенского книжника, знатока и толкователя евангельских истин», Ушаков заявил на суде: «Верую в закон божий и единосущную церковь. И власть признаю только божеску. Заплачу налог, коли стару печать на квиток поставите. Стара печать изображала двухглавого орла, орел — это два ангела-херувима, ободочек вокруг — православная церковь. А ваша коммунистическая печать чо изображат? Ничо не изображат, — и развел руками. — Нет, греха на душу не возьму».Односельчане показали, что «Ушаков вот вычитал в евангелии, если уплатить налог — дети наши пойдут в ад кромешный... Жалко детей».

Попытки властей найти своего рода компромисс с верующими, создав послушную и управляемую обновленческую церковь, не имели особого успеха. Крестьяне, как правило, четко отделяли традиционную церковь от новой, просоветской, и не оказывали последней особого доверия. Так, обновленческому попу, приехавшему в Пасху в д. Голышеву и одетому в рясу красного цвета, местные жители открыто заявили: «Нам попов-коммунистов не нужно. Смотрите, люди, он в коммунистической ризе, а по ней звездочки с молотом и серпом».

В с. Пановом Загваздинского района в апреле 1925 г. перед приездом обновленческого попа местный священник П. Александров рассказывал селянам, что к ним едет «коммунистический архиерей», у которого на ризе изображены серп и молот, а вместо креста на груди красная звезда. В результате обновленец был принят крестьянами крайне враждебно. Примечательна реакция последнего на эти обвинения. Обновленец собрал стариков села в доме одного из крестьян и спросил, есть ли в Пановом коммунисты. Получив отрицательный ответ, священник выразил сожаление и заявил, что именно этим объясняется появление подобной клеветы. Не ограничившись этим, он указал селянам на статью Уголовного кодекса, по которой может быть осужден П. Александров за свои антикоммунистические выступления.

В противоположность обновленцам священники-тихоновцы пользовались у селян достаточно высоким авторитетом. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что их обращения обычно получали живой отклик у крестьянства. В качестве примера можно привести историю со сбором средств для уплаты страховой премии за церковь и часовню в Тюмени. Соответствующее послание было составлено священником Ереминского прихода Тюменского уезда и отправлено местным крестьянам. Следует отметить, что под этим документом подписались и представители власти: заместитель председателя Антроповского волисполкома Ярков и секретарь волисполкома Девятков.

Послание было отправлено с нарочным, для чего волисполком выделил подводы. В течение двух суток четыре сельсовета собрали причитавшиеся с них суммы. Только в пятом сельсовете, в д. Черепановой Тавдинской волости, крестьяне отказались давать деньги. При этом они сослались на декрет об отделении церкви от государства, заявив, что исполком не может заставлять их собирать деньги для церкви. Однако несколько дней спустя священник приехал в эту деревню и прямо заявил сельсовету, что деньги должны быть собраны, в противном случае все селяне будут отлучены от церкви.

Стремительность и радикальность перемен порождали в сознании крестьянства ощущение зыбкости, неустойчивости настоящего и неопределенности будущего. Современное состояние общества воспринималось как нечто временное, будущее зачастую связывалось с реконструкцией царского режима вследствие войны или восстания, которые уже начались либо произойдут в ближайшее время. Распространением подобных слухов зачастую занимались сельские священники.

Так, в августе 1924 г. священник Парфенов из с. Погадивского Емуртлинского района рассказывал прихожанам, что Россия вступила в войну с Китаем и Японией, по железной дороге везут раненых красноармейцев, и вскоре должен произойти переворот, после которого «при буржуазном строе мы откроем свои школы, так как в Москве уже в настоящее время открыта духовная академия.

Одним из проявлений подобных настроений стало появление целого ряда видений и пророчеств, форма и содержание которых весьма примечательны. К примеру, в Сургутском уезде в апреле 1923 г. распространился слух, согласно которому одному «благочестивому самоеду» явился Христос в сиянии и сказал: «Человек, иди и скажи людям, что Бог есть, пусть они верят и живут по старому, если же они не поверят, то покажи им вот этот камень» — и бросил камень к его ногам, добавив: «Иди и не бойся людей, говори им все, если они тебя арестуют, ты не останавливайся». По слухам, на камне был изображен крест и что-то вроде железной дороги. Скорее всего, речь идет об изображении голгофского креста с прислоненной к нему лестницей.

В августе 1925 г. в Карачинском сельсовете милицией был задержан и вскоре отпущен неизвестный, выдававший себя за «сына божьего» и провозглашавший, что «христа не было, а Христос это есть он». Документов у задержанного не оказалось, что он объяснил крайне просто: «документов антихристовых ему не нужно».

Однако не следует воспринимать крестьянство того времени как исключительно однородную массу. Можно предположить, что имел место своего рода идеологический раскол между старшим поколением и молодежью, изначально более восприимчивой к новшествам. В особенности это относится к деревенским комсомольцам, в действиях которых непримиримость прозелита зачастую сочеталась с обыкновенным хулиганством, получившим идейное прикрытие. К примеру, в мае 1925 г. в с. Терсюкском Шатровского района группа парней зашла в великий четверг в церковную ограду «с пением хулиганских песен и гармошкой», а уходя, забросала церковь кирпичами. Аналогичный инцидент произошел тогда же в с. Плетневском Юргинского района, где в ночь перед Пасхой после окончания спектакля в школе группа парней забросала кирпичами алтарь, так что верующие вынуждены были выставить вокруг церкви сторожевую охрану.

Сохранились многочисленные свидетельства недовольства верующих селян подобными актами вандализма и, соответственно, властью, их допускающей. Известен пример, когда Ишимскому окружкому дано было указание пресечь подобные действия местных комсомольцев.

Порой старшее поколение противопоставляло «комсомольцев-молокососов» правящей элите, вероятно, списывая их агрессивное отношение к религии на горячность молодости. Так, в Алымском сельсовете Уватского района в качестве подтверждения этого тезиса крестьяне использовали факт венчания в церкви председателя сельсовета. В этом же документе отмечалось, что сельская молодежь порой отмечает религиозные праздники, однако исключительно «с целью устройства попоек». В другом случае население ожидало ночного хождения комсомольцев с песнями и факелами в рамках «комсомольской пасхи», аналогичного недавно прошедшему «комсомольскому рождеству». Когда же мероприятие по каким-то причинам не состоялось, обыватели решили, что коммунисты «образумились и не стали устраивать кошачьих концертов».

Одним из проявлений конфликта поколений стала попытка вытеснения религиозных традиций новыми, советскими. К числу последних можно отнести звездины, или Октябрины, как назывался вновь созданный обряд имянаречения младенца. В порыве энтузиазма юные безбожники изобретали самые невероятные имена. Так, девочка, родившаяся в январе 1924 г. в семье членов коммуны «Путь к социализму» (Тугулымский район), была названа Камой — в честь победы Красной армии на этой сибирской реке. В тот же день новорожденная была записана в ряды комсомола.

Месяц спустя в этом же районе в семье комсомольцев Молчановых родился Герой, получивший свое имя на торжественном заседании РКП и РКСМ. А уже в апреле в д. Красный Яр родилась Лентрозина, названная так в честь вождей мировой революции — Ленина, Троцкого и Зиновьева. В мае в комсомольской семье с. Тавдинского появилась Майина. Особый ритуальный смысл несли красные крестины, состоявшиеся 6 января 1924 г. в д. Мыс около Тюмени. Церемония совпадала с сочельником по старому стилю и крещением по новому и проходила в здании церкви, переданной под школу. В этот день «ячейка совместно с родителями» (именно так, а не наоборот) дали имена и даже отчества двум новорожденным.

Мальчик получил имя Ким (в честь «Коммунистического интернационала молодежи») и отчество Уралович (т.к. родился он в Уральской области). Девочку назвали Розой (в память Розы Люксембург) Львовной (как дочь революционера Льва Троцкого). Новоявленные «крестные» в лице комсомольской ячейки одарили малышей 22 аршинами мануфактуры, 5 фунтами сахара, 5 фунтами масла, а также вручили им буквари и по портрету Ленина.

Гораздо реже встречались случаи перемены имени взрослыми людьми. К примеру, в январе 1924 г. в тюменской газете появилась заметка, автор которой заявлял: «Я, вышеупомянутый молодой крестьянин дер. Бунысовой Петропавловской вол., давно отбросивший все статьи, привычки и понятия, навязанные старым порядком в России, не хочу носить старое имя и вместе с тем фамилию, а посему прошу наречь мне имя: "Факел” и фамилию "Пролетарский”».

Судя по всему, попытка десакрализации такого важного обряда, как имянаречение, встречала осуждение со стороны старшего поколения, и в особенности служителей культа. Так, в августе 1925 г. в д. Виноградовой Частоозерского района местный священник объявил после обедни присутствующим, что «у крестьянина Колотова — сына... зовут собачьим именем», и призвал прихожан не давать детям «собачьих имен» из советских календарей (мальчика звали Рудольфом). К сожалению, мы не располагаем статистическими данными о частотности подобных имянаречений, их динамике в разных социальных и этнических группах, местностях. Однако можно предположить, что доля их в целом была невелика.

Как и прежде, религия играла в жизни крестьянства во многом практическую роль, когда на Бога и святых возлагались надежды в решении таких проблем, как болезни, неурожай, пожар и пр. Так, в ноябре 1922 г. сообщалось о пожаре в д. Казаковой Туринского уезда, во время которого вокруг домов бегали старушки с иконами, заявившие позднее: «Боги- то помогают. Если бы не они, то сгорела бы вся деревня».

Поддержанию авторитета священнослужителей способствовало и то, что в условиях отсутствия развитой сети образовательных и лечебных учреждений, общей безграмотности крестьянства они были одними из немногих представителей сельской интеллигенции. Имеется множество примеров того, что священники занимались врачеванием селян, приготовляя микстуры и выполняя некоторые медицинские процедуры.

Впрочем, здесь большую роль играли также знахари. По свидетельству современника, в сознании крестьянства существовало достаточно четкое разделение: «С богом имеет дело поп, а с чортом — знахарь. Случится какая болезнь, несчастье — мужики думают: это от "нечистой силы”. Злой человек "попустил”. Поп уж тут не поможет, нужен знахарь». В тех случаях, когда последний все же не мог исцелить больного, следовало своеобразное объяснение: «Хоть болезнь не от бога, а от злого человека, то смерть-то уже приходит от бога, а против его ничего не поделаешь».

Сохранились интересные описания приемов отдельных знахарей. К примеру, в с. Кондинском для «присушки» разлюбившего мужа знахарка вырезала «некоторые члены» у собаки, после чего жена кормила ими (предварительно обжарив) ничего не подозревающего мужа. В этих же целях практиковалось выдергивание или отрезание прядей волос у мертвецов, принесенных в церковь на отпевание. В Ишимском районе один знахарь заставил женщину сбрить и подпалить «шерсть на половом органе», чтобы напоить этим снадобьем разлюбившего мужа.

Распространенным средством борьбы с эпидемиями были: зарывание в землю живой черной кошки, петуха, собаки, окуривание «деревянным огнем» (добытым от трения двух деревянных палочек) и пр. В июле 1923 г. крестьяне Тоболтуринских юрт наняли знахаря Ильина для изгнания сибирской язвы. Он распорядился выгнать весь скот в поскотину, после чего в прогоне возле кладбища зарыл в землю живьем собаку, кошку и петуха. Затем начертил над ямой крест, налил в него какой-то жидкости (как выяснилось позднее — купоросной кислоты), произнес ряд заклинаний и развел «древесный огонь», после чего ритуал считался законченным.

Иначе подходил к лечению знахарь Иван Иванов из с. Бушуева Нерчинской волости. Для исцеления от всех болезней он обошел лошадей три раза с молитвами и крестным знамением и поставил на каждой лошади дегтем по пять крестов. Вознаграждение целителя составило 5 фунтов ржи с каждой лошади.

В с. Суерском Ялуторовского уезда крестьяне также предпочитали самостоятельно лечить лихорадку, которая, по их мнению, «не боится фельдшера» и изгоняется «домашними средствами». Больного засовывали в печь черной бани (каменки), где он должен был пролежать часа два и заснуть. После этого печь затопляли, подкладывая дрова и горящую лучину. Болезнь должна была «испугаться» и оставить больного. Другим верным способом лечения считалось заворачивание больного в сырую кожу павшей лошади или коровы — этого лихорадка также «не любит». Наконец, применялось окуривание дымом от сжигания конского копыта и козлиного рога, который должен вдыхать больной.

Известен случай в д. Старо-Травнинской Ларихинского района, когда мужики убили свинью, заподозрив в ней «бабу- ведьму». Однако порой поиски «злого человека» выливались в подлинную «охоту на ведьм». Так, в д. Соляной Абалакской волости в июле 1923 г. было отмечено несколько случаев заболевания сибирской язвой скота и мужчин. На помощь селянам пришла 27-летняя знахарка Александра Богданова из д. Серебрянки. Осмотрев больных лошадей и людей, она заявила, что виной всему порча («хомуты»), и предложила выявить виновников таковой. Знахарка «гадала на углях, на святой воде, глядела в стакан с водой, в печную трубу», но все было тщетно. Тогда она предложила собрать всех женщин и девушек и попарно пропустить их мимо окна той избы, где она находилась. Колдуньями были признаны молодая женщина 20 лет и девочки 16 и 9 лет. Получив вознаграждение (100 руб. общественных денег, 30 аршин холста, мука, масло), знахарка вернулась домой.

Заподозренные же в колдовстве женщины были арестованы и отправлены в волисполком. Вскоре их повели к пруду всем обществом, хотели утопить, но побоялись «запоганить воду». Затем заперли в пустой бане, где собирались сжечь, но из-за боязни пожара отказались и от этой идеи. Тогда несчастных закрыли в хлебозапасном магазине, где и продержали два дня. Наконец, в воскресенье женщин вывели для пытки, при этом за девочку вступилась мать, которая была избита до полусмерти. Дальнейшую расправу остановил отряд милиции, прибывший на место.

Таким образом, в сознании тюменского крестьянства 1920-х гг. религиозный элемент занимал значительное место. При этом, как правило, роль посредника между Богом и людьми отводилась православной церкви, священнослужители которой пользовались достаточно большим авторитетом и влиянием. Сохранилась традиция отождествления церкви и государства, власти в целом, с той только разницей, что речь шла уже о власти низвергнутой. Поэтому возрождение церкви, восстановление православных традиций связывались, в первую очередь, с падением коммунистического режима и восстановлением монархии. В связи с этим широкое распространение получили слухи, предсказывавшие скорое начало восстания, войны, а порой и конца света.

Традиционный дуализм крестьянского сознания нашел отражение в разделении сфер деятельности священника и знахаря: первый решал проблемы, общаясь с Богом, второй — прибегая к услугам дьявола. В условиях общей безграмотности населения, отсутствия развитой сети лечебных и образовательных учреждений священник и знахарь осуществляли широкий круг социальных функций, мирно сосуществуя в сознании крестьянства. В некоторой степени такая тенденция проявлялась и в отношении новых, советских традиций и обрядов, которые постепенно включались в традиционную мировоззренческую систему. Все вышесказанное в наибольшей степени применимо к среднему и старшему поколению крестьянства, в то время как молодежь зачастую живо откликалась на антирелигиозную пропаганду, отвергая не только образ жизни, но и само мировоззрение своих родителей.

Горожане

Можно предположить, что в сознании городской части населения края религиозный элемент занимал не столь заметное место. Масштабы и степень идеологического воздействия антирелигиозной пропаганды в городе изначально были несравнимы с аналогичными процессами, протекавшими на селе. Помимо этого, сказывались более высокий образовательный уровень горожан, наличие альтернативных способов удовлетворения социально-культурных потребностей (больницы вместо знахарей и священников, светские праздники и мероприятия вместо религиозных, лекции и собрания вместо проповедей и т.д.).

В то же время значительную часть городского населения составляли выходцы из деревни. Распространенным явлением была миграция квалифицированных рабочих, которые переезжали с одного предприятия на другое в поисках наиболее выгодных условий труда. Подобные передвижения зачастую были связаны с переселением в сельскую местность, где располагались многие крупные предприятия (Успенская писчебумажная фабрика, Петровский стекольный завод и т.д.), и обратно. К тому же повседневная реальность городов края в 1920-е гг. во многом сохраняла черты сельских поселений с присущей им патриархальностью. Таким образом мировоззрение горожан, по нашим предположениям, во многом было схоже с мировоззрением сельского населения края.

Так же, как и на селе, в религиозной практике горожан наиболее прочно сохранялась обрядовая сторона. Распространенным явлением было наличие икон на предприятиях и даже в советских и учебных заведениях. Так, в 1922 г. местная газета клеймила позором работников тюменского завода «Механик», где иконы можно было встретить во многих производственных помещениях. Аналогичная ситуация сложилась на тюменском лесозаводе № 1 . В тюменском клубе металлистов иконы висели в комнате, где проводили свои собрания клубный совет и бюро ячейки РКСМ.

Примечательно, что религиозная практика горожан зачастую принимала активные общественные формы, что выражалось в проведении на предприятиях молебнов, соблюдении религиозных праздников и т.д. Нередко это сопровождалось конфронтацией с официальными органами, что зачастую не останавливало верующих. Так, администрация тюменской мельницы № 1 (бывшая Жернаковская) хотела отслужить молебен в день Святого Николая. В 1922 г. персонал тюменской электростанции не вышел на работу в рождество Богородицы, в то время как рабочие завода «Механик» не работали в день Воздвижения Креста Господня, заявив: «Этакий праздничище да не прогулять? Выдумают тоже коммунисты!». В день Николая Чудотворца на этом заводе на работу не вышло 16 чел., в т.ч. 2 коммуниста. В 1923 г. рабочие г. Тобольска заявляли, что в случае запрета на празднование Рождества по старому стилю они будут нанимать за себя работников на это время, но праздника не пропустят.

Ярким примером такого рода может служить история, случившаяся под Тобольском 8 мая 1923 г. В этот день в Покровском затоне при отходе парохода «Могучий» по инициативе капитана Н. Тупицына был отслужен молебен в честь открытия навигации. В молебне приняла участие вся команда парохода, около сотни местных крестьян, 12 водников Покровского каравана и 80 детей из местного детдома. При этом на корабле находился председатель Покровского затонкома Д. Кочетков, который не принял никаких мер для срыва молебна, за исключением договоренности с руководительницей детдома и частью рабочих устроить в этот момент пение «Интернационала». Мы не знаем, был ли исполнен гимн мирового пролетариата, известно лишь, что позднее состоялось крупное разбирательство этого дела. В результате было решено исключить всех участников молебна из профсоюза, уволить и отдать под суд, Покровский затонком распустить, а председателя привлечь к партийной ответственности. В какой части было выполнено это решение, сказать сложно.

Антирелигиозная политика советской власти, как правило, воспринималась горожанами с осуждением. Одним из проявлений этого стали различного рода слухи, рождавшиеся по следам антицерковных акций. Так, после закрытия тюменского Свято-Троицкого монастыря в 1923 г. в городе говорили «о звоне колоколов в монастыре, который производит кто-то неведомый, о сиянии, которое бывает над монастырем по ночам, о музыке, которая слышится из монастыря, и о видении в образе человека, издающего свет, который ходит несколько ночей по монастырскому кладбищу и вкруг монастыря».

При этом рассказывали, что милиционер, стоявший на посту около монастыря, видел человека в белом, который ночью появился у дверей обители со стороны кладбища, и стрелял в него, но с испугу не попал. Подойдя поближе, он увидел лишь белую колонну у церкви, облитую лунным светом, и пулю, всаженную в стену. Верующие быстро нашли объяснение этому происшествию: «Не иначе как святой Филофей выходит. А чтоб не даться, в столб этот вошел». Вскоре слух об этом облетел города и села, принимая самые разнообразные формы.

Так, в Тюмени говорили, что святого видели у дверей церкви. В Ялуторовске рассказывали, что Филофей ходил по территории монастыря. При этом добавляли, что в него стреляли, но убить не могли, а он лишь стонал в ответ. Говорили, что купол церкви загорелся, а когда пожарные приехали, то не увидели никакого огня. Пожар действительно был, но только не на территории монастыря, а рядом с ним. В с. Омутинском и вовсе рассказывали, что святого увидели в монастыре молящимся перед зажженной лампадкой, — якобы после этого монастырь и был закрыт. О масштабах распространения этих слухов и их влиянии на сознание горожан говорит тот факт, что Тюменский губрозыск организовал наблюдение за монастырем и даже устроил засаду в надежде поймать таинственного незнакомца.

Небывалый ажиотаж вызвала история, произошедшая в 1924 г. в Тобольске. 15 июня в городе закончилось сооружение летнего театра, и в этот же день решено было снять крест с часовни, расположенной в летнем саду. В жизни маленького провинциального Тобольска не часто происходили подобные события, поэтому вскоре у часовни собралось множество любопытных. Крест был благополучно сброшен, а на его место водружен красный флаг. По информации ОГПУ, среди верующих это вызвало определенное недовольство, слышались высказывания вроде: «вот безбожники коммунисты, ничего не боятся, взяли и сбросили крест и как будто так и нужно». Однако в массе своей население отнеслось к происшествию достаточно спокойно, а некоторые, по словам авторов сводки, даже утверждали, что без креста часовня стала красивее.

Гораздо больше толков и волнений вызвало не само снятие креста, а то, как это происходило. Сброшенный крест вонзился в землю рядом с фундаментом и застрял настолько крепко, что администрация театра так и не смогла его вытащить. Вскоре город был полон слухов о новоявленном чуде. «Одни говорили, что бог не дал свою святыню в поганые нечистые руки коммунистов, другие говорили, что крест вытаскивали веревкой, но коммунисты не могли вытащить, затем запрягали три пары коней, тоже не могли вытащить, а он (крест) шевелится и не хочет вылезти» и т.д. и т.п. Началось подлинное паломничество к «чудесному» кресту, некоторые даже целовали его.

Все это продолжалось не более недели, после чего удалось разобрать кладку фундамента и вынуть из земли источник волнений. Однако слух об этом «чуде» уже жил своей собственной жизнью и продолжал распространяться. В сентябре он достиг Самаровского района, где использовался в качестве еще одного доказательства того, что советская власть — это «божье наказание».

Попытки подменить традиционную церковь вновь созданной обновленческой среди горожан также не имели особого успеха. Вероятно, отчасти это объяснялось тем, что верующие в большинстве своем относились к советской власти, по меньшей мере, скептически, с недоверием воспринимая исходящие от властей инициативы. Обновленческое движение для них было не более чем советским мероприятием, очередным покушением власти на прежние устои. Этому способствовала и острота конфликта между обновленцами и тихоновцами, которые воспринимались большинством верующих в качестве ревнителей истинных традиций.

Примером такого противостояния может служить борьба за икону Абалакской Божьей Матери, разгоревшаяся в Тобольске 19 июля 1925 г. во время праздника, посвященного этой иконе. Накануне она, как и весь Абалакский монастырь, была передана обновленцам. В ответ тихоновцы объявили, что икона стала «коммунисткой», а потому «благодати в ней не будет до тех пор, пока она не будет возвращена обратно». В качестве антагониста «коммунистической» Абалакской Божьей Матери сторонники опального патриарха использовали икону Почаевской Божьей Матери, которую торжественно носили по городу. Только усиленные отряды милиции, выставленные в городе, предотвратили столкновения между двумя группами верующих. Ситуация порой приобретала оттенок фарса: так, тихоновцы украли у обновленцев хоругвь и спрятали ее в своей церкви за иконостасом. Реликвию удалось найти лишь год спустя при помощи милиционера.

На собрании мирян, состоявшемся 22 апреля 1923 г. в тюменском Свято-Троицком монастыре, энергичные протесты собравшихся вызвало предложение провести сбор денег для организации поездки архиепископа Алексия на поместный собор. Звучали заявления, что «денег давать епископу не надо ни копейки, так как ему Соввласть платит жалование». Одна из выступавших открыто заявила, что «денег для поездки архиерею давать не нужно, так как он едет для укрепления на Руси ереси, молится за разбойников и разрушителей веры, что лучшие священники сидят в тюрьмах, а потому и деньги лучше собрать и дать епископу Иринарху, находящемуся в тюрьме».

На епархиальном съезде духовенства и мирян 26 марта 1924 г. во время доклада священника В. А. Марсова о «Живой церкви» среди слушателей были слышны гневные возгласы. По окончании доклада поднялся шум и крик, миряне кричали: «Что вы хотите в нашей церкви — революцию, жиды вы проклятые! Вы продали себя за деньги! Не надо нам жидоцерковников, а нам нужно тихоновцев». Авторы сводки от 22 апреля 1924 г. констатировали: «Обновленческое движение теряет под собой почву, Тихоновцы завоевывают свое положение среди массы верующих».

Одним из достаточно действенных орудий антирелигиозной пропаганды стали всевозможные разоблачения церкви и ее служителей. Они могли принимать самые различные формы, начиная со вскрытия и выставления на всеобщее обозрение мощей святых и заканчивая уголовными процессами над служителями культа. Последние, как правило, проводились публично и широко освещались в печати, публиковавшей признания подсудимых, свидетельские показания и т.п.

Одним из первых процессов такого рода стал суд над епископом Иринархом, проходивший в июне 1924 г. в Тюмени. Он активно освещался в местной печати, к примеру, целый ряд статей был посвящен откровениям подсудимого о подмене мощей Иоанна Максимовича.

Известно, что этот процесс вызывал весьма неоднозначную реакцию горожан. Так, в одной из парикмахерских авторы газетной заметки услышали следующее суждение: «И за что же это судят нашего владыку? Что он им сделал? Впрочем, сейчас на всех порядочных людей нападают... Эх, поскорее бы от "них” избавиться! Надоело нам это ярмо...».

Разоблачительный характер носил и процесс над монахами Абалакского монастыря, арестованными в марте 1925 г. Тогда десять монахов были обвинены в растлении 12-летней девочки и 15-летнего мальчика, а также поголовной педерастии. Процесс начался в Тобольске 12 июня и вызвал огромный ажиотаж, что объяснялось как неординарностью самого события, так и высоким авторитетом Абалакской обители. Часть верующих не поверила признаниям монахов, утверждая, что они сделаны под давлением следователей, а обвиняемые обмануты и запуганы.

Однако, по словам составителей сводки ОГПУ, большинство горожан были шокированы и возмущены, а в целом «суд над монахами явился могучим фактором в развитии антирелигиозной пропаганды Тобольска». Примечательно, что окончательный приговор суда был достаточно мягким: один обвиняемый был осужден на 2 года лишения свободы, другой — на 4. Сложно сказать, чем объяснялась подобная снисходительность: гуманностью советского правосудия или же слабостью доказательной базы обвинения.

Можно предположить, что, в отличие от деревни с ее более однородным социальным составом, в городе линия противоречий пролегала не только между отдельными поколениями, но и между различными социальными группами. Принятие или непринятие антирелигиозной пропаганды при этом тесно увязывалось с восприятием коммунистической пропаганды в целом. К примеру, в феврале 1924 г. составители сводки ОГПУ отмечали, что учащиеся тобольской школы II ступени «настроены почти целиком религиозно». При этом они негативно относились к советской власти в целом и к комсомольцам в частности. Примечательно, что совершенно иная ситуация сложилась в ветеринарном и педагогическом техникумах города. Можно согласиться с авторами документа, связывавшими такое различие с социальным составом учащихся.

Таким образом, религиозный элемент занимал в сознании городского населения края значительное место. Так же, как и на селе, наиболее прочно сохранялась обрядовая сторона религии, что проявлялось в повсеместном сохранении традиций и обрядов. Антирелигиозная политика советской власти, как правило, воспринималась населением отрицательно. Антицерковные акции обрастали многочисленными слухами, быстро распространявшимися по территории края. Попытки подменить традиционную церковь вновь созданной обновленческой не имели особого успеха. Обновленцы воспринимались верующими в качестве ставленников правящего режима, который в целом оценивался ими отрицательно. Само принятие или непринятие антирелигиозной пропаганды было тесно связано с отношением к коммунистической идеологии. Поэтому, в отличие от деревни, в городе линия противоречий пролегала не только между отдельными поколениями, но и между различными социальными группами.

В целом можно утверждать, что вплоть до конца 1920-х гг. религиозный элемент играл существенную роль в массовом сознании жителей Тюменского края. Антирелигиозные мероприятия советской власти воздействовали главным образом на молодежь и пролетарские слои городского населения, в целом более склонные к восприятию официальной идеологии, лояльные к коммунистическому режиму. Только массовое уничтожение, отстранение от общественной жизни религиозных общин и их лидеров, закрытие храмов и молитвенных домов, произведенные в 1930-е гг., позволили правящему режиму обрести тотальный контроль над сознанием своих граждан.

Источник: Белов Станислав Леонидович. Еврейские сюжеты: записки краеведа / Стас Белов. — Тюмень: Мандр и Ка, 2009. — 308 с. + 1 с. ил. — Приложение к журналу «Лук & Чок»: Тюмень полосатая.

Для тех, кто интересуется историей религиозных организации Тюменского края мы подготовили несколько материалов: Религия в жизни сельских и городских жителей Тюменского края в 1920-е годы; О церковном быте зауральцев после революции ; Об изъятии церковных ценностях в Тюменской губернии; О возникновении старообрядчества в Тобольской губернии; Об истории Тобольской епархии ; О Тобольской духовной семинарии; О конфессиональном и этнокультурном разнообразии Тюменской области; О религии в быту жителей западносибирских городов XIX века ; О религиозных верованиях жителей Пура ; Об институте Астана у сибирских татар; Об Исламе в Тюменской области в советский период; Об истории развития протестантских общин в Тюменской области ; Религиозные конфессии в Тюменской области в послевоенное время; Евреи в Тобольской губернии XIX века; Антисемитизм в Тюменском крае в 1920-х годах .