Если арестант захотел что-нибудь сверх этого, он должен купить. Для этой цели артель выбирает из своей среды особого так называемого харчевника, у которого можно купить съестное разного рода. На должность харчевника бывают ежемесячные торги, и должность эта остается за тем, кто больше даст за нее. Сумма, платимая в артели харчевником за право торговли, бывает довольно велика; в Иркутске, например, весною 1863 г., цена была 17 р. с. в месяц. Харчевник имеет на воле, то есть в городе, уже особых подрядчиков и подрядчиц, которые доставляют ему в острог все нужные припасы: молоко, булки, яйца, лук, соленую рыбу, чай, сахар, свечи и т. п., которые он продает, конечно, с барышом. Но этот барыш никогда не покрыл бы суммы, платимой им в артель, если бы с правом торговли не соединялось другое и самое главное право—содержать майдан, т. е. игорный стол.

Харчевник имеет несколько колод карт и дает их желающим играть; на его же счет бывает большею частью и освещение для игроков; за все это он берет с выигравшего известный процент, по условию. Эти-то проценты и составляют главный доход харчевника, так что с избытком вознаграждают его за вносимые в артель деньги. Цены устанавливаются только на месяц, по окончании которого бывают новые торги, и цена за право быть майданщиком часто изменяется. Это зависит от того, много ли в остроге записных игроков; там каждую неделю одна партия уходить, другая приходить, таким образом арестанты сменяются, и случается, что в одной партии игроков больше, чем в другой.

Майданщик на это рассчитывает и, смотря по числу игроков, повышает или понижает на торгах плату в артель.

Употребляемые арестантами игры все азартные. Случается, что ближайшее начальство застает арестантов за игрою, карты отбирает, а играющих или сажает в секретную, или наказывает. Но это бывает чрезвычайно редко, потому что играют большею частью ночью, а если и войдет какой-нибудь надзиратель, его видят еще в дверях, тотчас же тушат свечи, и карты в одну секунду переходят уже в двадцатые руки, так что их не найти. Надзиратель знает это и потому не делает обыск: ограничится только ругательствами, да и уйдет. Арестанты всегда надеются на этот маневр и потому редко нанимают караульных, разве в случае важной, большой игры.

У майданщика же всегда есть табак и водка. Водка в Восточной Сибири в тюрьмах раза в три дороже, чем на воле; в Западной Сибири дороже, чем в Восточной, а в России еще дороже, чем в Западной Сибири. Вообще дороговизна водки в острогах возрастает пропорционально строгости содержания арестантов. Водку ухитряются проносить обыкновенно или служители тюрьмы, или посетители из города, или и сами караульные. В Сибири солдаты вообще, а особенно казаки в Восточной Сибири, довольно дружно живут с арестантами. Отпускают, например, арестанта с казаком в присутственное место на допрос, или куда бы то ни было из острога, казак за гривенник, а иногда и менее, заведет его в кабак.

Особенными либералами в отношении к арестантам оказываются казаки из бурят, или братских, как их называют в Сибири, служащие в Иркутской губернии и Забайкальском крае. Они вообще службою неглижируют и очень сговорчивы на арестантские предложения.

Я приведу один из многих случаев, происшедший в Иркутской губернии. В одной из тамошних тюрем поставлен был подчаском у дверей женского отделения казак-бурят. Он сначала выспался, а потом пошел на двор поболтать с другими часовыми. На эту минуту попала одна из острожных властей и спросила; «зачем он ушел с часов?»— А что я там буду делать? спросил бурят. — «Как что? да тебя поставили там—и стой. Значит, по-твоему, и стоять там не нужно?» — И конечно не нужно: баба не деньга, никто ее не возьмет. После долгого спора, бурят все-таки остался при своем. Понятно, что с такими часовыми и конвойными арестантам свободнее.

А вот и другой случай, происшедший несколько лет тому назад в Иркутске. Сидел там в тюрьме еврей, как оказалось, мастер своего дела; сговорился он, в один прекрасный вечер, с караульными казаками, и сообща они устроили следующую штуку. Казаки достали еврею франтовской костюм и условились выпустить его из тюрьмы с темь, чтобы он сходил на бал в дворянское собрание, где должно было быть все местное начальство, и потом поделился с ними добычей. Еврей отправился в собрание, вынул у прокурора около ста рублей денег, у председателя губернского правления тоже, у главного местного начальника часы, вообще облегчил карманы многих веселившихся на балу лиц, преимущественно дам и хотел уже отправиться домой, то есть в тюрьму, как вдруг в дверях останавливает его другой еврей, живший на воле, и говорит ему, что он его узнал, удивился, каким образом попал он из острога в собрание, видел все его проделки на балу и в заключение требовал дележа приобретенным, под угрозою, в противном случае, сейчас же выдать его полиции. Тот сунул ему несколько часов и других вещей, и уехал.

В это самое время его превосходительство хватился своих часов. Тотчас же заперли двери, и полиция принялась всех обыскивать; у еврея нашли часть краденых вещей, и тот, думая выпутаться, выдав товарища, сказал, от кого и как получил их. Полиция тотчас же бросилась в тюрьму, приезжает и спрашивает; всели арестанты на лицо. Караул отвечает, что все. «А такой-то еврей?» — Здесь.

Отправилась полиция в секретный номер, где этот еврей сидел, и увидела там человека, лежащего на нарах, в арестантском платье. «Ты такой-то?» спросил старший полицейский. — «Я». Походила, походила полиция по острогу и, собираясь уже уехать с докладом, что ничего не нашла, вышла из тюремных ворот. В это самое время к воротам подъезжает лихач- извозчик с пьяным ездоком. Полиция удивилась, кто может приехать в тюрьму ночью и пьяный, и направилась к извозчику; седок, увидев это, выбросил разные вещи на дорогу, но полиция это заметила и догадалась - в чем дело. Седоком оказался еврей, которого искали и который очищал карманы в собрании, да дернула его нелегкая, говорили арестанты, заехать из собрания в кабак, напиться и подкатить к острогу именно в то мгновение, когда оттуда выходила полиция.

Второй доход артели составляют деньги, платимые водоносами. Этот доход я заметил только в иркутской тюрьме. На эту должность также бывают ежемесячные торги, и право носить на весь острог воду остается за двумя арестантами, более других набившими цену. С первого разу может показаться странным, что за особенное удовольствие носить целый день воду, чтобы ежемесячно платить за него несколько рублей. Но дело вот в чем. Арестанты носят воду из реки Ушаковки, которая находится саженях в трехстах от острога; так как на острог нужно много воды, то они носят ее почти целый день, и по дороге за острогом встречают довольно много прохожих, из которых каждый что- нибудь подаст им, а кто хочет пройти мимо, не подав ничего, они обращаются к нему с просьбой, так что часто и с такого прохожего получают. Этими сборами они приобретают порядочную сумму, так что имеют выгоды платить в артель. Взнос за право носить воду стоят обыкновенно от 2 до 3 рублей, а в месяцы, когда много праздников, особенно во время Святой, доходят до 7 рублей и более.

Третий источник артельных доходов составляет подаяние. Подают большей частью крестьяне, мещане и купцы, или деньгами, или припасами, большею частью молоком, булками или рыбой. Но в последнее время этот доход значительно уменьшился. Здесь кстати замечу, что вообще в России больше подают арестантам, чем в Сибири. В Сибири, например, испортились у купца какие-нибудь припасы — куда их деть? Он и шлет их в острог: арестанты-мол съедят. И действительно, арестанты съедят; иногда, впрочем, и они, не смотря на крайнюю невзыскательность, отказываются от таких продуктов и выкидывают их.

Если поданных припасов много, их делят между арестантами, а если мало, продают с аукциона, и вырученные деньги поступают в артель. Денежные пожертвования, по мере накопления в кружках также передаются в артель, которая на руках у старосты.

Когда артельных денег (от подаяний, майданщиков и проч.) накопится довольно, староста поровну делит их между арестантами, при чем получают только те, которые давно уже сидят в тюрьме, так что большая часть делимой суммы накопилась при них. Новички, то есть недавно (недели две, три) попавшие в острог, в этом разделе не участвуют; за то в будущем дележе они уже имеют право на свою часть.

Старост, о которых я сейчас упомянул, бывает двое: пересыльный и подсудимый, оба по выбору арестантов. Они служат пред начальством как бы представителями арестантов и надзирателями за ними и часто отвечают за вины последних, особенно если виноватых не разыскано. Они должны принимать приносимое подаяние и делит его между арестантами, назначать арестантов на работу смотря по тому, сколько человек начальство требует, и отвечать за порядок между ними. Вообще староста пользуется некоторым уважением своих и вниманием начальства. Он обязан угождать и арестантам, и начальству, так что находится в довольно затруднительном положении; поэтому арестанты выбирают в старосты обыкновенно людей бывалых, прошедших сквозь огонь, воду и медные трубы.

При каждом остроге есть баня, которая топится по субботам и кроме того иногда накануне отхода пересыльной партии. Бани тесны и грязны. В углу стоят две больше кадки, одна с холодной водой, другая с горячей, которую греют на кухне; и ту и другую воду банщики должны носить ежеминутно, одну со двора, другую из кухни, потому что воду из кадок быстро вычерпывают моющиеся. Особенных печей и труб для воды, как и при обыкновенных банях, ни в одном сибирском остроге нет.

Есть при острогах и больницы, который имеют важное значение для арестантов. Живя постоянно в удушливой атмосфере, подвергаясь различным лишениям, арестанты часто бывают больны и, не смотря на всю нелюбовь к больницам, все-таки принуждены ложиться в них. Господствующие между арестантами болезни: венерическая, ревматизмы и цинготная. Особенно трудно лечить цинготную, потому что воздух в больничных палатах, хотя и лучше, чем в обыкновенных арестантских камерах, но все-таки дурен.

Арестанты большею частью довольны тюремными докторами, но некоторые из них при лечении бывают стесняемы тюремными комитетами, например, в Иркутске тюремный комитет отпускает чрезвычайно скудные средства на лекарства и содержание больных, так что вследствие этого и пища у больных хуже, и выбор лекарств гораздо меньше, чем в других городах. Говорят, что нисколько лет тому назад комитет начел на одного доктора около ста кружек молока, который тот прописал в продолжении года для больных, сверх ассигнованных комитетом, и требовал, чтобы доктор заплатил за них. При таком стеснении со стороны комитета, доктор сам невольно стесняет арестантов и лечит их не теми лекарствами, какими бы следовало, а теми, какие есть и какие отпущены комитетом.

В остальных тюремных больницах, по губернским городам Сибири, содержание довольно сносное, несравненно лучше иркутского, и доктора не стеснены в выборе лекарств. Вообще в больницах этих арестант отдыхает от жизни, которую он вел в тюрьме, будучи здоровым.

Наконец, при каждом губернском остроге есть церковь и при ней, как водится, состоит священник с причтом. На содержание церкви, священника и причта отпускаются деньги из казны.

Арестанты не отличаются усердием к молитве, и редко ходят в церковь; они как-то враждебно смотрят на духовенство и вообще равнодушны к религии, и вспоминают о ней только раз в год во время говенья, но неверующих между ними встречается очень мало, потому что и образоваться им, трудно, так как арестанту не до рассуждения о религиозных истинах.

Тюрьмы часто посещает разное начальство, как-то: члены тюремного комитета, прокурор, полицмейстер и проч. «Зачем они ходят в острог» говорят про них арестанты. И действительно, большей частью, за немногими исключениями, появление их в остроге совершенно бесполезно. Приходит ли член комитета, часто миллионер-золотопромышленник, заходит в больницу. Какой-нибудь труднобольной говорить ему: ваше в-дие, окажите божескую милость, нельзя ли чайку? — Пей, если хочешь, а я тебе дать не могу: у меня денег не хватит всем давать. Намекнет ли больной на дурную пищу, тот или промолчит, или еще докажет ему, что пища хороша, что он и такой не стоит и за такую должен благодарить начальство.

Приходит прокурор, арестант спрашивает: ваше в-дие, где мое дело, скоро ли кончится? явите божескую милость! Сколько лет сижу. — У тебя есть билет (а иногда и этого нет), говорит прокурор; — там написано, где дело, а когда кончится, тебя вызовут слушать решение. — Тем дело и кончается.

Приезжает ли другое начальство, пройдет по острогу, покажет свою особу, поглядит на все с высоты величия и, не удостоив иногда арестантов даже обыкновенного вопроса: довольны ли? уедет. Если же и обойдется милостиво и спросить довольны ли? то спрашивает это просто по привычке и заранее ожидает обыкновенного ответа: «довольны». Что скрывается за этим «довольны», известно только арестантам, да отчасти их самому ближайшему начальству.

Арестанты обыкновенно не жалуются. «Довольны» отвечают они на все вопросы. Да и на что арестантам жаловаться? на дурное помещение? В день посещения особы весь острог вымыт, выскоблен до чиста; воздух заранее накурен разными благовониями, арестантам роздано чистое белье; двор посыпан песком как в саду — просто любо-дорого смотреть. На пищу? и пища готовится другого сорта, особенно та, которая подносится на пробу; осматривающий довольствуется ею: не пойдет же в самом деле рыться по котлам и разыскивать, что собственно готовится для арестантов; он пробует, что ему дают, и пробуемым кушаньем остается доволен. Жаловаться на притеснения начальства? а чем докажешь? да если бы и были доказательства, для начальства всегда есть возможность их опровергнуть. Это все, впрочем, старая песня.

Дело в, том, что осматривающий почти всегда уезжает довольный тюремным содержанием. Да и как в самом деле не быть довольным: в камерах чисто, двор чистый, пища хорошая, а арестанты, хотя и смотрят не совсем весело, ну да ведь известно, каторжные, разбойничьи рожи; за то по крайней мере чисто одеты и дружно кричат: — здравия желаем. Чего же еще?

Еще недавно произошел такого рода случай. Приехала важная особа. Ждали ее в одном из сибирских острогов, все как следует вымыли, вычистили, посыпали песком двор, одели арестантов в чистое белье, приготовили хорошую пищу, научили арестантов называть его ваше сиятельство, одним словом, распорядились всем, чем следует, для приема важной особы. Особа приехала, прогулялась по острогу, в сопровождении длиннейшей свиты, наслушалась криков; «здравия желаем, ваше —ство», «всем довольны, ваше—ство» и т. п., одним словом, все шло как по маслу; вдруг угораздило какого-то арестанта заметить, что его дело долго тянут.

Прокурор перебил его и, любезно обращаясь к особе, заметил; его дело, ваше —ство, скоро кончится. Так все и кончилось мирно и безмятежно.

Опять повторяю, что есть между лицами, имеющими соприкосновение с острогом, люди, искренно принимающие участие в арестантах, но многих из них можно спросить только вместе с арестантами; зачем они ходят в острог?

Источник: Боград В. «Арестанты в Сибири», Современник: журнал литературный и политический. СПб., 1863.

О побегах из сибирской каторги, острогов и тюрем автор также писал в своем очерке.