Судя по источникам, новый похоронный обряд (похороны демонстрации) бытовал в двух вариантах. Для одного из них (гражданские похороны) был характерен полный отход от церковного ритуала, для другого (так называемые полугражданские похороны) — сочетание старого и нового - церковного и гражданского ритуалов.
Новый обряд (оба варианта) сформировался к осени 1905 года, начавшегося расстрелом безоружных рабочих 9 января в Петербурге («кровавое воскресенье») и закончившегося карательными «экспедициями» по всей России и жестоким подавлением декабрьского вооруженного восстания московских рабочих.

Жертвы царизма взывали к отмщению, и церковный похоронный обряд, призванный примирить со смертью как неизбежностью и, облегчив боль утраты, успокоить, расслабить близких, вступал в известное противоречие с духом времени, требовавшим от всех активной жизненной позиции. На секуляризацию похоронного обряда, несомненно, известное влияние оказали присущее части рабочих индифферентное отношение к религии и, особенно, рост в их среде атеизма после «кровавого воскресенья». Но главную рать, на мой взгляд, сыграло произошедшее в ходе революции переосмысление назначения траурной процессии.

Ее стали воспринимать как общественный обряд, призванный не только выразить скорбь по безвременно погибшим, но и продемонстрировать готовность продолжить дело павших. В дни репрессий, прокатившихся по всей России вслед за объявлением «Высочайшего манифеста» от 17 октября 1905 г., даровавшего населению «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов», превращение траурной процессии в политическую демонстрацию (манифестацию), как и клятва продолжить дело павших, были характерны для похорон не только рабочих, и революционеров, но и других жертв репрессий вне зависимости от их сословной принадлежности и социального статуса.

Подтверждением сказанному могут служить, например, похороны демонстрантов, расстрелянных у городской тюрьмы Севастополя в ночь с 17 на 18 октября 1905 г., в которых по разным сведениям участвовало от 15 до 40 тыс. человек. Среди убитых и умерших от ран здесь оказались люди самых различных профессий и званий — рабочие, матрос, солдат, гимназистка, ученик реального училища и др.

Поэтому «в городе не было сколько-нибудь крупного предприятия или группы населения, которые не были бы официально представлены на похоронах». Траурная процессия протянулась на несколько верст, и на всем ее протяжении несколько оркестров исполняли траурный марш, а несколько хоров пели революционные песни («Вы жертвою пали», «Варшавянку», «Марсельезу»). На кладбище, после того как тела опустили в могилу, было произнесено несколько «приличествующих случаю» речей. Особое впечатление на всех произвело прощальное слово лейтенанта П.П. Шмидта, призывавшего собравшихся «помянуть погибших братьев не столько молитвой о прощении и успокоении их душ, сколько словами любви и благодарности за их подвиг».

В заключение П.П. Шмидт «потребовал от присутствующих клятвы, содержание которой, принятое единодушно и подтвержденное с силой и убеждением,— по мнению князя С. Урусова,— можно было счесть выражением общего настроения толпы. «На могилах наших братьев поклянемся не уступать завоеванных прав“, говорил Шмидт, и после его слов по всему кладбищу пронесся гул нескольких тысяч голосов, ответивших: «клянусь! клянемся! Так же точно,— пишет С. Урусов,— клялись «положить жизнь за свободу и «работать на пользу и просвещение темного и неимущего люда». Было произнесено еще несколько клятв, повторявших обычные в то время пожелания и принципы, но ... все эти примелькавшиеся на страницах газет и повторявшиеся на все лады во время митингов и собраний общие места приобретали в устах Шмидта особенно торжественный смысл, действительно соответствовавший их серьезному и важному содержанию».

Следует сказать, что с этого дня имя лейтенанта Шмидта приобрело в Севастополе широкую популярность, и он стал кумиром севастопольского демократически настроенного населения. Похороны же, во время которых среди толпы то и дело слышалось: «не страшно умирать за свободу... если знаешь, что тебя будут хоронить с таким почетом», по утверждению одного из их участников, «укрепили в городе революционное настроение».

Своеобразным эталоном гражданских похорон периода первой российской революции стали проводы в последний путь видного деятеля революционного движения Н.Э. Баумана, убитого черносотенцем 18 октября 1905 г. Траурная процессия, растянувшаяся на несколько километров, прошла по маршруту: Немецкая улица, Елоховская, Басманная, Мясницкая, Театральная площадь, Никитская улица, Кудринская, Б. Пресня, Ваганьковское кладбище.

«Перед гробом и за ним...,— писал современник,— образовалось шествие с тысячами красных флагов» и двухсоттысячной, стройно рядами идущей толпой. Впереди несли надпись: «Охраняйте порядок, граждане!» за нею надписи: «Долой самодержавие!» — «Требуем учредительного собрания!» — «Да здравствует революционное правительство и демократическая республика!» и т. д. Потом несли венки,— громадные, роскошные, и маленькие, скромные, на высоких палках,— все с алыми лентами, все в стройном порядке, и все окруженные красными флагами...

Перед гробом несли слегка наклоненное знамя социал-демократической партии. Потом следовала красная крышка гроба и сам гроб, обмотанный кроваво- красным покровом с белыми надписями. За гробом отрядами, по цехам, идут рабочие с красными флагами. Их число беспредельно и их флаги сливаются в один несказанно величественный красный поток вместе с неумолкаемым пением: «Вы жертвою пали в борьбе роковой».

Существует огромное количество описаний похорон Н.Э. Баумана, но, пожалуй, зрительный образ их наиболее ярко воспроизвел поэт-символист Андрей Белый, наблюдавший траурное шествие, стоя в начале Охотного ряда.
«... от Лубянской площади, точно от горизонта, что-то побагрянело; заширяясь, медленно текло к Метрополю; ручей становился алой рекою: без черных пятен; когда голова процессии вступила на Театральную площадь, река стала торчем багряных — знамен, лент, плакатов: средь черных, уже обозначенных пятен пальто, шуб, шапок, манджурок, вцепившихся в древки рук, котелков; рявкнуло хорами и оркестрами; голова процессии сравнялась с нами... с Лубянки, как с горизонта, выпенивалась река знамен: сплошною кровью; невероятное зрелище... сдержанно, шаг за шагом, под рощей знамен, шли ряды взявшихся под руки мужчин и женщин... За рядом ряд; за десятком десяток людей, как один человек; ряд, отчетливо отделенный от ряда,— одна неломаемая полоса, кровавящаяся лентами, перевязями, жетонами; и даже: котелком, обтянутым кумачом; ... по бокам — красные колоновожатые...

Банты, перевязи, плакаты, ленты венков; и знамена, знамена, знамена... Вышел впервые на улицы Москвы рабочий класс... проплыл покрытый алым бархатом гроб под склонением алого бархатного знамени... за гробом отдельно от прочих, шла статная группа — солдат, офицеров с красными бантами; и — гроба нет; ... от Лубянской площади — та же река знамен!».
Как видно из приведенных описаний, в траурной процессии, сопровождавшей к месту захоронения Н.Э. Баумана, доминировал красный цвет — символ жизни, борьбы, независимости, революции и символ крови, пролитой в борьбе за освобождение от ига самодержавия, от пут капитала.

В среде рабочих на первый план выступает вторая трактовка красного цвета. Достаточно вспомнить хотя бы рефрен одной из популярнейших песен русского пролетариата — «Красного знамени»:
Над миром наше знамя веет.
Оно горит и ярко рдеет,
То наша кровь горит огнем,
То кровь работников на нем.

В октябре 1905 г. в Екатеринославе во время похорон жертв еврейского погрома и их защитников, участие в которых принимал весь город, за исключением «разве крупной буржуазии, офицеров и чиновников», был своеобразно материализован красный цвет — как символ крови:

«Впереди всех венков, тотчас же вслед за гробами шел коренастый рабочий в высоких сапогах. За ним на трех палках несли длинную красную тряпку. Это был кусок окровавленной марли, которой перевязывали раны одного из погибших... «Это не простая красная тряпка, товарищи»,— звонким металлическим голосом кричал рабочий,— «это кровь наших братьев, павших в борьбе за народную свободу!» ... И его голос резкой, звенящей нотой прорывался среди общего звукового хаоса, и зловещая эмблема, подымавшаяся над его головой, и жуткий, сразу непонятный смысл его слов заставляли болезненно вздрагивать и сжиматься сердце... А возглас все повторялся и повторялся, и чем более резким лица толпы».

Введение в колористическую гамму траурной процессии красного цвета было характерно как для гражданских, так и для полугражданских похорон. Обязательными атрибутами тех и других стали красный гроб (как правило, обитый простым кумачом), иногда — красное покрывало или то и другое, красные флаги и лозунги, красные ленты на венках. Достаточно широко были распространены также различные нагрудные знаки красного цвета (банты, розетки, цветы), красные перевязи, красные (реже черные или красные с черным) нарукавные и красные же головные повязки, а также ленты на шапках (последние — редко).

Красный цвет иногда встречался и в одежде (красные рубашки) не только участников похорон-демонстраций, но и покойников. Мне известны лишь три таких случая, но думаю, их было значительно больше. В красные рубахи были одеты некоторые участники похорон JI. Стабровского, члена РСДРП, учителя ашхабадской женской гимназии, умершего в местной тюрьме. В Москве одна из работниц Прохоровской мануфактуры (сестра милосердия в дружине), выполняя желание мужа-дружинника, расстрелянного после подавления декабрьского вооруженного восстания на Пресне, обрядила его в красную рубашку, хотя ни о каких похоронах-демонстрациях в это время уже не могло быть и речи. Впрочем, возможно потому и надела она на него красную рубаху, чтоб продемонстрировать верность идеям революции?

В Орехове-Зуеве «красная смертная одежда» дружиннику П. Черепнину, погибшему от казацкой пули в конце ноября 1905 г., была специально сшита молодыми работницами (по всей вероятности по решению организаторов похорон или по инициативе дружинников).

Подобное нововведение в ритуальной одежде вызвало известные нарекания со стороны священника (в Москве) и некоторых участников похоронной процессии (в Орехове-Зуеве). Когда в церковь на Пресне рабочие принесли мужа Е. Салтыковой, священник обратился к ней с упреком: «Что ты его одела в красную рубашку, как разбойника». (По-видимому, красная рубашка ассоциировалась с бунтарством?). Несколько иной была реакция в Орехове-Зуеве, где на гражданские похороны дружинника пришло много крестьян из ближайших деревень. В ожидании выноса «толпа,— по свидетельству очевидца,— гудела. Шли разговоры: как его, крещеного человека будут хоронить без попа, да примет ли его земля, одетого в красную одежду. Раздавались соболезнования, возмущения...».

В связи с этим небезынтересно отметить, что красный цвет в оформлении траурной процессии, также противоречивший традиции, не вызывал негативной реакции, что, видимо, объяснялось разным отношением к отдельным структурным элементам похоронного обряда, бывшего явлением как общественного (проводы на кладбище, отпевание, произнесение надгробных речей), так и семейного (обмывание, одевание, оплакивание) быта.

Общественный быт, не скованный столь жестко традицией, как семейный, был достаточно гибким, открытым для новаций в духе времени. Семейный же быт, отличавшийся большим консерватизмом, был менее подвержен всякого рода новшествам, вызывавшим резкое противодействие, особенно со стороны представителей старшего поколения.
Хранители старицы, они строго следили за соблюдением традиций отцов и дедов, что, видимо, было обусловлено и верой в тесную связь живых и мертвых (в случае несоблюдения предписанных обычаем правил мертвые могут лишить живых своего покровительства), и заботой о создании для умерших наилучших условий в загробном мире.

Традиционная цветовая гамма траурных процессий в селе и в городе тоже была контрастной, но более спокойной, так как контраст этот создавался за счет сочетания светлых и темных тонов. Одежда провожающих, как правило, была темной (предпочтение отдавалось черной). Похоронные же атрибуты могли быть светлыми. В сельской местности они обычно были естественного белого цвета: некрашеные гроб, полотенце или кусок холста на иконе, открывающей процессию, полотенца или новины, на которых несли гроб. Похоронные атрибуты в городе были значительно разнообразнее и богаче: траурная колесница (катафалк) с балдахином и факельщиками в длинных пальто и цилиндрах белого или черного цвета, такие же попоны на лошадях; венки из живых и искусственных цветов (в том числе фарфоровых), а также серебряные, металлические, из бисера и др. венки с белыми, черными, синими лентами с надписями; гирлянды из зелени и цветов, букеты и т. п. За счет цветов, венков, букетов и гирлянд цветовая гамма траурной процессии в городе была менее строгой, чем в селе, но всегда приглушенной. Количество и разнообразие, цвет, наконец, качество атрибутов зависели от возраста, пола, социального статуса, общественного признания покойного, а также, разумеется, от достатка его семьи.

Поэтому на одних похоронах можно было увидеть обитый серебряным глазетом, бархатом, сукном, шелком гроб на богатой колеснице под парчовым (золотым или серебряным) балдахином и таким же покровом, а на других — обычные дроги вместо катафалка, простой некрашеный гроб, старые грязные попоны на лошадях и полное отсутствие цветов, венков, гирлянд и прочих «украшений».

В России красные ленты на траурных венках, были не только нарушением традиции, но и свидетельством «неблагонадежности» как принесших венок, так и покойника. Не случайно на похоронах Г.И. Успенского (март 1902 г.) пристав Александро-Невской части Пирамидов, известный, «по наблюдению за рабочими заводов за Невской заставой и усмирению забастовщиков», по словам брата писателя, «отмечал... цвет венков и лент, особенно привлекали его внимание красные». Спустя пять лет на похоронах участника Декабрьского вооруженного восстания на Пресне владельца мебельной фабрики студента Московского университета члена РСДРП Н.П. Шмита красные ленты на венках от рабочих и друзей по просьбе деда покойного (известного текстильного фабриканта В.Т. Морозова) были заменены белыми. Правда, одно красное «пятно» на этих похоронах все же было: за гробом несли букет красных роз, перевязанных лентой с надписью «Дорогому товарищу от товарищей-бутырцев». Два венка были конфискованы полицией.

Эти два примера — лишнее свидетельство того огромного значения, которое придавалось символике траурной атрибутики общественных похорон.

По «торжественному обряду» (гражданскому или полугражданскому) хоронили преимущественно жертв царизма (как уже отмечалось, не только рабочих). Инициатива проведения похорон-демонстраций обычно исходила от соратников по борьбе. Так, например, инициаторами торжественных похорон токаря красноярских железнодорожных мастерских Чальникова (август 1905 г.) выступили местный комитет РСДРП и «кружководы», а похорон рабочего Воробьева и кондуктора Доценко, смертельно раненных карателями во время разгона митинга забастовщиков на станции Зима Иркутской губ. (октябрь 1905 г.),— стачечный комитет депо. Всколыхнувшие всю Россию похороны Н. Э. Баумана были организованы Московским комитетом РСДРП, похороны орехово-зуевского дружинника П. Черепнина — Орехово-Зуевским Советом депутатов и представителями окружного комитета РСДРП, а коломенских рабочих, убитых казаками и черносотенцами при разгоне мирной демонстрации (декабрь 1905 г.),— Коломенским Советом рабочих депутатов. Решение о торжественных проводах в последний путь царицынских рабочих Федулова и Летюхина, погибших при разгоне первомайской демонстрации (1906 г.), было принято многолюдным собранием жителей Царицына (предварительно вопрос этот обсуждался в городском комитете РСДРП).

Инициаторы и организаторы похорон (чаще всего — специальные комиссии) разрабатывали траурный ритуал, определяли порядок и маршрут шествий, оповещали о дне похорон, времени и месте выноса, обеспечивали охрану траурной манифестации от возможных нападений и провокаций со стороны черносотенцев, казаков, полиции. Они же заботились и о создании материальной базы похорон: заказывали гроб, покров, венки; организовывали изготовление таких обязательных атрибутов похорон-демонстраций как знамена, лозунги, красные банты, цветы, ленты, повязки и перевязи для распорядителей и участников траурных шествий, а иногда — и шитье «смертной» одежды; проводили сбор денег на похороны и для семей погибших.

Решающее слово при выборе ритуала похорон принадлежало родственникам покойного. Далеко не все из них (особенно женщины и старики-родители) соглашались на похороны без церковного обряда. Чаще всего предпочтение отдавалось полугражданским похоронам. Соотношение же в них элементов церковного и гражданского ритуалов, а также формы и степень участия в похоронах служителей культа были различными, отражая, видимо, как разную степень отхода от религиозного обряда родных погибших (умерших), так и отношение священнослужителей к подобным похоронам.

В одних случаях, например, во время первых в 1905 г. похорон жертв царизма, состоявшихся 12 января в Петербурге, участие духовенства в похоронах-демонстрации ограничилось отпеванием части рабочих до выноса. В других, и таких очевидно большинство,— в соответствии с традицией священник сопровождал покойника (покойников) до могилы. Порой по просьбе родных и близких по дороге к кладбищу он несколько раз служил литии, называемые в народе пятачковыми (по их стоимости) или малыми панихидами.

Во время полугражданских похорон траурная процессия иногда представляла собой несколько необычное шествие, как, например, на похоронах двух жертв карателей на ст. Зима Иркутской губернии. Там «за крышками и венками впереди шел поп с хором, за ними хор рабочих — человек пятьдесят-шестьдесят, потом несли два красных гроба, за которыми на версту растянулась черная лента провожающих; когда пел церковный хор с попом,— вспоминал один из участников похорон,— наш хор, конечно, молчал; лишь только поп кончал свое пение, наш хор начинал «Вы жертвою пали в борьбе роковой», церковные хористы подпевали». Почти у всех забастовщиков на груди были приколоты изготовленные к этому дню красные розы и банты, гробы были покрыты живыми цветами и венками, а на кладбище состоялся митинг, затянувшийся до глубокой ночи. Перед спуском тел в могилу рабочие торжественно поклялись продолжать дело революции до полной победы над царизмом.

14 октября 1905 г. «весь Харьков» хоронил 14 рабочих — участников политической забастовки, убитых черносотенцами 10-12 октября. Похороны проводились за счет города по требованию «Комитета борьбы». Накануне в Харькове было введено военное положение. Однако, учитывая настроение горожан, губернатор разрешил общественные похороны, но запретил нести красные флаги и революционные лозунги. Тогда их функции стали выполнять «громадные красные ленты» с соответствующими надписями, развевавшиеся на многочисленных венках. К тому же каждый гроб был покрыт кумачом, а на рукавах некоторых участников шествия были повязки из красных и черных лент. Таким образом, несмотря на запрет губернатора, траурная манифестация все равно была «красной». Судя по источникам, священник с хором сопровождал покойных до могилы, но во время шествия церковный хор, видимо, пел мало. Зато «оркестр музыки, составленный из рабочих, всю дорогу играл похоронный марш. Хор не переставал петь «Вы жертвою пали в борьбе роковой». скачать dle 12.1